Русские люди в Бессарабии. В. Г. Короленко

Владимир Галактионович Короленко (15.VIII.1853-25.XII.1921) – русский писатель, журналист, редактор, общественный деятель, публицист-правозащитник.

Современники называли его «нравственным гением». Почетный академик Императорской Академии наук. С детских лет бывал в Бессарабии, на юге России. Его сочинения полны южных впечатлений.

Родился в Житомире в семье уездного судьи Галактиона Афанасьевича Короленко (1810-1868). Отец из полтавских дворян. Его родным городом был Летичев. Женился в 1847 году. Прошел путь от писца до надворного советника. Мать полька. Имел двух братьев и двух сестер. Его прадед был запорожским казаком. Дед – Афанасий Яковлевич (около 1787 — около 1860, Бессарабия) выходец из казацкого рода. Женат на польке Еве Мальской. По «Месяцеслову» на 1809 (часть 2, стр. 440), 1810 (часть 2, стр. 453), 1812 (часть 2, стр. 478), 1813 (часть 2, стр. 476) годы, был поветовым землемером, губернским регистратором в Литине, Проскурове и Летичеве Подольской губернии. Граница губернии проходила по Днестру до Ягорлыка, что близ Дубоссар. Согласно «Месяцеслову» на 1825 год (часть 1, стр. 740), дед служил по Департаменту внешней торговли, был членом 9 класса Радзивиловской таможни. В 1828-м (часть 1, стр. 770) – 9 класса чиновник для особых поручений в Радзивиловском таможенном округе. В 1829 – член 9 класса Радзивиловской таможни (часть 1, стр. 740). В 1831-1832 – член 9 класса Бердичевской таможни (части 1, стр. 580 и 685).  В 1833 – значился как управляющий Бердичевской таможней (часть 1, стр. 634).  В 1841-ом был управляющим Радзивиловской таможней, коллежским асессором, кавалером ордена св. Анны 3 ст. (часть 1, стр. 477).  В 1852-ом занимал ту же должность (часть 1, стр. 228).  В первой книге «Истории моего современника» писатель вспоминал поездку семьи к деду в Кишинев.

«Еще стоит островком в моей памяти путешествие в Кишинев к деду с отцовской стороны… Из этого путешествия я помню переправу через реку (кажется, Прут), когда наша коляска была установлена на плоту и, плавно колыхаясь, отделилась от берега или берег отделился от нее – я этого еще не различал. В то же время переправлялся через реку отряд солдат, причем, мне помнится, солдаты плыли по двое и по трое на маленьких квадратных плотиках, чего, кажется, при переправах войск не бывает… Я с любопытством смотрел на них, а они смотрели в нашу коляску и говорили что-то мне непонятное… Кажется, эта переправа была в связи с севастопольской войной…».

Первые русские солдаты и офицеры вступили в пределы Дунайских княжеств 21 июня 1853 года, форсировав реку Прут у бессарабских местечек Леова и Скуляны. Последний русский солдат переправился на русский берег через Прут у Скулян до 5 сентября 1854 года. Очевидно, между этими датами семья Короленко – дед, отец, мать, Владимир-малютка – и побывали на пограничном Пруте.

«По семейному преданию, род наш шел от какого-то миргородского казачьего полковника, получившего от польских королей гербовое дворянство. После смерти моего деда отец, ездивший на похороны, привез затейливую печать, на которой была изображена ладья с двумя собачьими головами на носу и корме и с зубчатой башней посредине. Когда однажды мы, дети, спросили, что это такое, то отец ответил, что это наш “герб” и что мы имеем право припечатывать им свои письма, тогда как другие люди этого права не имеют. Называется эта штука по-польски довольно странно: “Korab i lodzia” (ковчег и ладья), но какой это имеет смысл, сам отец объяснить нам не может; пожалуй, и никакого смысла не имеет… Мой прадед, по словам отца, был полковым писарем, дед – русским чиновником, как и отец. Крепостными душами и землями они, кажется, никогда не владели… Восстановить свои потомственно-дворянские права отец никогда не стремился, и, когда он умер, мы оказались “сыновьями надворного советника”, с правами беспоместного служилого дворянства, без всяких реальных связей с дворянской средой, да, кажется, и с какой бы то ни было другой… Он был чиновник. Объективная история его жизни сохранилась поэтому в “послужных списках”. Родился в 1810 году, в 1826-м поступил в писцы… Умер в 1868 году в чине надворного советника… Вот скудная канва, на которой, однако, вышиты были узоры всей человеческой жизни…» «В послужном списке отца значится, что он получил образование в “непривилегированном пансионе” в городе Кишиневе… Очевидно, это образование равнялось “домашнему”. Но почти до конца своей жизни он сохранил умственные запросы, и первые понятия, выходящие за пределы известного мне тогда мира, понятия о том, что есть бог и есть какая-то наука, исследующая природу души и начала мира, – мы, дети, получили от этого простодушного полуобразованного человека. Эти понятия были наивны и несложны, но, может быть, именно вследствие этой почти детской наивности они глубоко западали в душу и навсегда остались в ней как первые семена будущих мыслей…».

У Владимира Короленко был двоюродный дядя-однофамилец Евграф Максимович (1810-1880), который родился в один год с отцом Владимира. Отец же Евграфа – Максим Яковлевич Короленко, коллежский советник, кавалер ордена св. Анны 2 ст., св. Владимира 4 ст., в 1823 году (часть 1, стр. 657) служил в ведении Департамента внешней торговли Минфина, был управляющим Могилевской таможней, в 1827-м – Радзивиловской таможней. А Евграф Максимович в 1857 году был титулярным советником, чиновником для особых поручений Минфина. О своем дяде, доживавшим век в Полтавской губернии, писатель вспоминал во второй книге «История моего современника».

В 1871 году Владимир Короленко поступил в Петербургский технологический университет, через три года перешел в Петровскую земледельческую академию в Москве. Еще через два года исключен из академии за участие в народническом движении и выслан в Кронштадт под наблюдение полиции. В 1877-ом поступил в Горный институт в Петербурге. Но через два года исключен и выслан в Вятскую губернию. В 1881 году отказался от присяги Александру III – и выслан в Сибирь. Только в 1885 году вернулся в Нижний Новгород, где начал активно печататься и пережил счастливый всплеск своего таланта. Женился на революционерке-народнице Евдокии Семеновне Ивановской. Настоящий триумф испытал с публикацией  новых сочинений – «Сон Макара» (1885), «В дурном обществе» (1885), «Слепой музыкант» (1886). Писатель много путешествует. Побывал в Крыму, на Кавказе, в США. Его произведения издаются на иностранных языках. С 1900-го жил в Полтаве до самой смерти. Осталось неоконченным его большое автобиографическое произведение «История моего современника». Им восхищались Бунин, Луначарский, Горький, Чехов. У него были две дочери – Наталья и Софья. Племянник был арестован. Отправлен в Соловецкий лагерь, в 1937 году расстрелян.

Писатель бывал в Бессарабии, Румынии, на Дунае в 1893, 1897, 1903, 1904, 1907, 1911 годах.

22 июня 1893 года Короленко с семьей выехал из Нижнего Новгорода. Проехав Скандинавию и всю Европу до Англии, побывав в США, вернувшись опять через всю Европу, писатель 16 сентября был в Вене, а 18-го – в Галаце, 19-го – в Тульче.  Оттуда по Дунаю, на австрийском пароходе, Короленко спускался к Одессе.

«На левом берегу мелькнула пристань, за которой виднелся город.

– Знаете что, – сказал мне мой собеседник, русский-румын из Бессарабии, но живущий в Тульче. – Пойдем вниз и ляжем спать в каюте.

– Зачем?

– Это Рени.

– Так что-же?

–А! Черт возьми, русская пристань. Уйти от греха.

Я остался, он ушел, задернул внизу свою кровать занавеской и лег, а я имел удовольствие видеть, как пароход причалил к пристани, на которой уже стояли солдаты с зелеными кантами таможенного ведомства и кучка синих жандармов. Кинули мостки, какой-то один несчастливец сошел по ним и мгновенно потонул, со своим багажем в густой кучке праздных досмотрщиков. Группа показалась мне интересной: все склонились головами к одному центру, а досматриваемый бедняга совсем исчез и казалось растаял. Так, – я видел когда-то, кучка муравьев покрыла собой сладкую древесную тлю…

Минута – и австрийский пароход опять плыл вниз по течению и клинушек русской земли, приткнувшийся к Дунаю, остался назади, а я увозил с собой мимолетное, но довольно сильное впечатление давно невиданного отечества».

10 (23) октября, в 2 часа дня, писатель в Одессе. Но радости от встречи с одесситами не было. Таможенники устроили ему не обыск, а настоящий погром.

«Пароход обогнул мол, подошел к пристани Русско-дунайского (Гагаринского) пароходства и остановился. В общей зале накрыли стол для завтрака. Кому? – Таможенным и другим официальным досмотрщикам. Ждать пришлось довольно долго. Наконец, явились чиновники, жандармы приняли паспорта, начались приготовления. Обыкновенно досмотр начинается с 1-го класса. На сей раз, прежде всего началась какая-то суета между жандармами. Стоя на верхней рубке, – я видел, как один жандарм подбежал к другому, стоявшему на берегу, пошептался, и тот побежал куда-то. Вскоре стало известно на пароходе, что “ждут жандармского полковника”. Когда в известном эпизоде с Ионой – погибал корабль, – жребий указал на виновника бури. Я без жребия понял, что причина остановки – во мне и ни в ком другом. Впрочем, моя совесть была чиста, как и мои сундуки и чемоданы, и потому я сошел в свою каюту с девочками, чтобы поесть цыплят и винограду. Между тем, в ожидании, – занялись пассажирами третьего класса. Было еще более ясно, что полковник приедет для кого-то в 1-м классе.

Наконец, полковник явился и принялся за паспорта. Он вызывал всех, заставлял приводить к себе всех членов семьи, осматривал и сличал приметы. Наконец, я услышал свою фамилию и вышел.

– Я должен вам объявить распоряжение департамента. Потрудитесь росписаться, что вам объявлено требование явиться в Петербург, из портового города, не заезжая в Нижний. Где ваши вещи?

Я росписался. Принесли мои вещи. В каюте водворилось молчание, – напряженное и подлое, так хорошо мне знакомое молчание русской толпы, присутствующей при формальном обыске. Все более или менее знали мою фамилию, знали, что я “известный русский писатель”, и всем было интересно присутствовать при том, как писателя будут обшаривать жандармы. В сущности – это был только таможенный досмотр. Но это был и обыск».

Через три дня семья покинула Одессу, и поездом, через Раздельную, 14-го –прибыл в Киев, 19-го – в Петербург, где ему мыли голову за публикации в США. 29-го – в Нижнем Новгороде, дома.

4 мая 1897 года Короленко с женой Авдотьей Семеновной и дочерями Натальей и Софьей прибыл в Одессу второй раз. Вечером посетили А. И. Цомакион, вдову одесского профессора, хорошую знакомую семьи по Нижнему Новгороду.

«Назад шли с детьми пешком. Одесса производит особенное впечатление. Прямые улицы, засаженные молодыми деревьями. Очень широкие тротуары большой простор пешеходу и узкий проезд, по которому то и дело мелькают со звоном вагончики, – это признаки европейской демократизации города. Движение бойко, живо. Улица в непосредственном общении с домом. В окнах ресторанов видны целиком фигуры сидящих за столами, в нижних этажах двери открыты, окна не занавешены, и проходя мимо, мы видим семьи за вечерним чаем и ужином. Фонари не горели, огромная луна проглядывала сквозь жидкую еще молодую зелень…»

Тогда семья следовала в Румынию. В Тульче их ждал брат жены – политический эмигрант, врач Василий Семенович Ивановский, пользовавшийся большой известностью в Добрудже под именем доктора Петра Александрова. Образ его запечатлен в очерках «Наши на Дунае». Из Одессы до Сулина шли на теплоходе «Русь». Этот тяжелый переезд описан в очерке «На синем Дунае». 23-24 мая писатель посетил деревню земляков-липован Русская Слава. Крестьяне тут столкнулись со сборщиком податей. Тогда они нуждались в знающем законы человеке, который помог бы им отстоять их право. На помощь прибыл социалист Стериан, рекомендованный доктором Петром Александровым. «Я решил присоединиться к нему, чтобы посмотреть на месте моих земляков-липован…», – писал Короленко. Это была самая длительная и насыщенная поездка в Румынию. Она длилась с первой половины мая по конец августа. Писатель посетил много мест, собрал огромный материал, вошедший в его румынские очерки под общим названием «Над лиманом». В 1909 – появились в печати очерки «Наши на Дунае», в 1913 – «Турчин и мы», в 1914 – «Нирвана». Все эти впечатления рождались и от других поездок в Румынию.

Но вернемся в 1897 год. Из дневника видно, что семья выехала из Петербурга 22 апреля. 3 мая – в Киеве. 4 мая – утром в Одессе. В Румынии был в постоянном движении. Вот только один эпизод.

«28 мая прибыл в Галац. Дунай разлился.  Провел с семьей бессонную ночь в поезде, в 4 утра прибыли в Плоешти. 15 июня – в Бухаресте. 18 июня – вернулся в Тульчу без семьи, которая еще оставалась в Румынии. Писал очерки «Над лиманом». 19 августа – на пароходе из Тульчи отправился в Галац к русскому консулу Ник. Ник. Лодыженскому из-за паспорта. 20 августа на теплоходе «Русь» прибыл в Рени со Степаном Русиновым, которого не пустили в Россию. Вернулся в Тульчу.  22 августа – на лодке отплыл в Измаил. 23 августа в Измаиле: «Два дня провел в Измаиле. Город скучный. Пыльно, сухо, зелень свареная зноем, улицы прямые, обсаженные акациями, площади огромные, движения почти нет. Разговоры с торговцами. Общие жалобы. Причины: уничтожение порто-франко, – говорят одни. Большое утеснение, налоги, шлагбаумы…».

В Измаиле Короленко встретился с товарищем по Ровенской гимназии, оказавшимся полицейским приставом. 25 августа – Короленко уже в Болграде, куда прибыл 24-го вечером.  Проехал Троянов вал. На пароходе Саганского  поднялся вверх, до Кишинева: « В Болграде со вчерашнего вечера. Видел Степ. Григ. Русинова. Выехали в 12 дня, в 12 1/2 в Троян[овом] валу (ст. около нее – Троянов вал). “Змиевина”. – В 1 ч. выехал на Бендеры. Пароход по Днестру у Саганского. – До Кишенева». Змиевина – это станция Змиевская. Она располагалась на пути из Болграда в Аккерман, после станции Троян (Троянов вал), не доезжая Татарбунар. Очевидно, Короленко проехал из Болграда до Аккермана, Днестровского лимана – до Днестра по старой почтовой дороге вдоль Троянова вала. С 1900 года по линии Аккерман-Тирасполь-Бендеры ходило два грузопассажирских парохода.  До 1917-го курсировали пароходы «Бендеры», «Богатырь». «Георгий Победоносец», «Коршун», «Мария» и др. Их было уже более 10. 26 августа – поездом по железной дороге через Кишинев и Бендеры прибыл в Киев. 2 сентября – в Петербурге. 1 октября – приехали жена и дети.

В 1903 году Короленко исполнилось 50 лет. Но радости особой не было. Умерла его мать. И, похоронив ее, он отправился в Кишинев, где случился погром евреев. 5 июня он записал в дневнике в Полтаве:

«4 июня произведено в Петербурге покушение на Крушевана, издателя-ред. двух антисемитских газет: “Бессарабца” и “Знамени”. У полицейского моста к нему подошел молодой еврей Сруль Пинхусович Дашевский и нанес удар ножем в шею. Крахмальная сорочка ослабила удар, и Крушеван дешево попал в герои. Трудно было оказать лучшую услугу этому изуверу. Повидимому Дашевский – интересный и новый тип среди еврейской интеллигенции. Мне рассказывал один его знакомый, что незадолго перед этим он судился в Пинске за оскорбление жандармского офицера действием. При какой-то встрече офицер назвал его “жидом”, а тот сшиб его ударом кулака на землю.

– Я Сруль Пинхусович Дашевский, живу там-то, – заявил он при этом.

По-видимому, евреям надоело служить приниженными жертвами. 6 апреля в Кишиневе был страшный погром, во время которого уже были группы или, как они названы в правит. сообщении, – “кружки самообороны”…

Леккерт-еврей стрелял в фон-Валя, Дашевский покушается на Крушевана…».

Запись в дневнике от 10 июня:

«Вчера в 6 утра мы выехали из Полтавы. Дуня с девочками поехали в Одессу и оттуда в Тульчу. Я их проводил до Раздельной, а оттуда свернул в Кишинев. Дорогой, в вагоне познакомился с молодым священником. Он воспитывался в кишин. семинарии, но не знает молдаванского языка и не любит молдаван. О евреях отзывается мягко. По его мнению, погром 6 и 7 апреля не объясняется никакими экономическими причинами. Народ озлобился, будто-бы, по поводу “дубоссарского дела”.

Незадолго перед этим в газете Крушевана было сообщено, что в Дубоссарах произведено ритуальное убийство. В течении недели в газете прибавлялась черта за чертой, дорисовывающие возмутительную картину. Затем было кратко сообщено, что все эти слухи не оправдались и что в этом случае нельзя видеть, даже при желании, ничего подобного ритуальному убийству. Но эта небольшая заметка, лаконичная и неповторенная более, прошла мало замеченной. А первые слухи сильно фанатизировали толпу. Интересно, что и мой собеседник, священник тоже сослался на это дело, как на главную причину беспорядков… Интересная черта: когда ложь относительно дубоссарского дела с убийством Рыбаленко была разоблачена, – об этом деле запрещено было писать…

Остановился я в “Парижской Гостиннице”… Когда мы с моим спутником-священником шли по городу, разыскивая ресторан Бель-Вю, чтобы пообедать, на одной улице нас остановил молдаванин…».

Короленко на поезде проехал по железной дороге через Тирасполь, Бендеры, Варницу, Булбоака, Мерены.

Гостиница «Парижская» была скромной, но отремонтирована в 1895 году. Находилась на углу улиц Гостиная и Купеческая (ныне – Митрополит Варлаам и Василе Александри). Номер стоил 50 копеек, домашний обед – 40. Ресторан «Бель-вю», по некоторым данным, размещался неподалеку – на углу улиц Александровская и Синадиновская (ныне – бульвар Штефана чел Маре и Влайку Пыркэлаб).

Запись от 11 июня:

«Встал я сегодня в 6 ч. утра и около семи вышел на улицу и ходил по базару. Еврейский характер кишиневской торговли очень заметен: мелкие лавочки, палатки, лари на базаре – все почти еврейские. Толпа разнохарактерная: молдаванские фигуры, медлительные, угрюмые, в широчайших шароварах, в бараньих шапках и с тем-же выражением тяжкой задумчивости, как у нашего вчерашнего случайного знакомого.  Мне нужно было купить конвертов и бумаги, и я зашел в лавочку на углу Гостинной улицы и базара. Пока торговец завертывал мою покупку, я вступил с ним в разговор относительно недавнего погрома.

– Ну, у нас только побили окна, – сказал он.

– А теперь как: все спокойно?

– Нет, в народе еще неспокойно. Вы разве не слышали: третьего дня закололи молодого человека?..

– Нет, не слыхал.

– Ну, это знает весь город: Нисенбаум, он шел на бульвар. Какие то три подступили, один ударил ножом.

– И что-же?

– У него в кармане была книжка. Книжку проколол, но она все таки задержала. Ну, он ранен, но остался жив.

Оказывается, это факт, который мне подтвердили и в гостиннице. Я купил “Бессарабца”; но там ни вчера, ни сегодня ничего об этом факте нет. Есть только рассуждение о “еврейской наглости” по поводу нападения на Крушевана. Любопытно, что молва смотрит на это, как на месть “за Крушевана”. Таково это настроение, созданное многими условиями, но в том числе, несомненно, и работой антисемитской печати… Вечером, в 11-м часу я пошел по городу, чтобы розыскать колбасную, а кстати – посмотреть город ночью. Недавно прошел сильный дождь, на улицах было мокро. По небу тихо ходили и громоздились тучи, фонарей в Кишиневе мало и потому лужи лишь кое-где слабо отсвечивали, по большей же части улица казалась просто темной бездной, в которую было как то жутко и страшно шагнуть».

13 июня Короленко записал в дневнике:

«4-й день я в Кишиневе и чувствую себя, точно в кошмарном сне. То, что с полной психологической несомненностию выясняется передо мною действительно похоже на дурной сон. И как в кошмаре, – более всего мучит сознание бессилия…»

Накануне, 12 июня, он отправил письмо из Кишинева в Румынию. Там находилась его семья. «Не знаю, успею ли, но мне хочется написать то, что я здесь вижу и чувствую, и напечатать так в виде отдельных непосредственных набросков, без претензий дать сколько-нибудь исчерпывающую картину…».

Тогда же, в Кишиневе, начерно он набросал очерк «Дом № 13».  Впервые он вышел за границей. В России его напечатали только в 1905 году. Из Кишинева, поездом, Короленко отправился в Одессу. Младший брат Владимир встретил его в Раздельной. Брат жил в Одессе на Военном спуске. Из Одессы Короленко выехал к семье в Тульчу. Обо всем он писал в письме от 15 июня 1903 года из Одессы к В. С. Ивановскому, А. С. Короленко и дочерям:

«Пишу вам на этот раз из Одессы. Вчера выехал из Кишинева. На Раздельной встретил Иллариона и не устоял от соблазна завернуть в Одессу, чего делать не намеревался вовсе. До трех с половиной часов ночи пропутались на вокзале в Раздельной, часа два поспали в вагоне и здесь немножко доспали. Сейчас едем повидаться с Гориновыми и Анной Ивановной, а вечером еду, наконец, в Полтаву. Пребывание в Кишиневе произвело на меня впечатление очень тяжелое: антисемитизм загадил всю жизнь. Есть небольшой контингент людей порядочных и незараженных этой гадостию, но остальное почти сплошь. Достаточно сказать, что на улице меня встретил бывший мой товарищ по Петровской академии, очень мне обрадовался, зашел ко мне и приехал провожать на вокзал и даже нарочно проводил две станции. Хранит, как какую-то святыню, карточки (мою, Григорьева и Вернера) из эпохи нашей “истории”… И дорогой отводит меня на площадку вагона и передает привет мне от – “нашей редакции”, то есть от “Бессарабца”, газеты Крушевана! Это что-то вроде измаильской встречи (встреча с товарищем по гимназии была в Измаиле в 1897 году – В. К.)! Правда, – далеко не все таковы были встречи в Кишиневе (между прочим, увез я с собой первый адрес по случаю своего пятидесятилетия, который привезли мне перед моим отъездом. – Не думал, что это будет именно в Кишиневе). Народ есть хороший, но основной тон жизни ужасен. Завтра (16-го) в 12 часов ночи буду в Полтаве…».

В 1902 году Короленко выстроил дом в Джанкое, близ Геленджика. 4 сентября 1904 года с дочерями отправился в Румынию – «к их дяде». Но в Синае отдыхали недолго – Софья закончила учебу в гимназии, и ее вызвали на работу.

В 1911 году, направившись в Тульчу, Короленко, остановился в Одессе и посетил дом профессора Георгия Федоровича Цомакиона. Это было одно из последних посещений Одессы. Из Одессы он поехал к больному шурину. 9 августа 1911 года Короленко из Хатки сообщал в письме к С. Д. Протопопову:

«Прежде всего отвечаю на вопросы: здоровье нашего “доктора Петра” плохо. Организм необыкновенно сильный, борется с циррозом печени. Вот уже несколько месяцев приводит в удивление докторов: не лучше, но и не хуже. Воду выпускали два раза. Она медленно набирается вновь. Надежды мало». В том году шурин В. С. Иваньковский умер. В письме к А. С. Малышевой Короленко писал 15 августа 1911 года из Хатки: «Должен сообщить тебе печальное известие, пришедшее из Бухареста: больному почему-то сделалось сразу хуже, и нашего Петра уже нет. Еще восьмого числа Арборе (Замфир Константинович Ралли-Арборе (1848, Черновцы — 1933, Бухарест), социалист в Румынии. Его отец Константин Ралли общался с Пушкиным в Кишиневе – В. К.) писал, что после некоторого ухудшения стало опять лучше. Ходит по комнате, стал веселее. И вдруг телеграмма: умер. Двенадцатого похороны. Телеграмма дана в день похорон. Как это вышло, что болезнь повернулась так резко, – мы еще не знаем. О том, чтобы приехать на похороны, не могло быть и речи: пока брать паспорта, пока что. Если бы сообщили и днем-двумя ранее, – все равно я бы уже не поспел. Очень нас это известие опечалило. Дуня получила телеграмму без меня (я был в Полтаве). Туда мне телеграфировал Стере (“еду в Бухарест”) (Константин Георгиевич Стере (1865, Бессарабия — 1936, Румыния), «румынский народник», с 1918 года – член Сфатул Цэрий, депутат парламента Румынии – В. К. ). Я уже предполагал, что, верно, дело плохо. Приехал в Хатки, и при взгляде на заплаканное лицо Дуни – понял остальное. Эх, Петруха, Петруха…».

19 мая 1915 года Короленко с женой возвращались из Франции на родину. Сели на пароход в Марселе и прошли Средиземное море, опасное в силу начавшейся Первой мировой войны. Но трудности не пугали, путешествие иногда радовало. Посетили легендарные места в Греции. Проехали Сербию, Болгарию, Румынию.

«Сербия, Болгария, Румыния. Впечатление битком набитых поездов, пересадок, бессонных ночей», – писал Короленко В. Н. Григорьеву 15 июня 1915 года. По воспоминаниям дочери Софьи, «в Сербии у отца был украден чемодан со всеми рукописями и материалами, собранными за время войны. Он пробовал искать их, задержавшись для этого в Румынии, и позднее из России, списываясь со своими заграничными друзьями. Но чемодан не нашелся, и обстановка происшествия заставляла отца предполагать, что кража была совершена чинами сыскной полиции». Родина встретила Короленко судебным процессом, возбужденным еще до его отъезда за границу в связи с корреспонденциями по делу Бейлиса.

Из письма к Софье из Бухареста от 5 июня 1915 года:

«Пятый день уже мы сидим в Бухаресте. Причина та, что у меня в Сербии пропал чемоданчик со всеми моими рукописями. Я тогда же заявил на ближайшей станции, были приняты все меры, но до сих пор еще никакого ответа нет. Отсюда тоже посланы телеграммы и сербским, и русским посольством. Сегодня, вероятно, последует какой-нибудь ответ: или найдено, или уже нет надежды. Если найдено, то пришлют сюда, в посольство. Тогда придется остаться еще дня два-три в ожидании. Телеграммы идут долго. Официальные в Сербию попадают через два дня, неофициальные – еще дольше. Ужасно досадно: пропало все-таки много материала и, кроме того – сидим здесь, когда уже так хотелось бы доехать домой и повидать вас всех. Ведь мы ничего не знаем, – даже где ты в настоящее время… Мы с мамой довольно здоровы. Дорога морем подействовала отлично. Железные дороги по Греции, Сербии, Болгарии, Румынии, конечно, утомили, но не так, как можно было думать. Теперь целые дни толчемся среди румынских друзей и знакомых, порой чувствуем усталость, но не ту зловредную, какая бывала у меня прежде. В общем – дорога не только не повредила, но, по-видимому, помогла… Итак – до скорого свидания. Точно обозначить день не могу. После Унген дадим телеграмму. Здесь в Румынии довольно спокойно. Здешние социалисты стоят за нейтралитет. Правительство сильно колеблется. Прежде совсем склонялось к союзу с Россией и Францией, теперь медлит и, – чем чорт не шутит, – пожалуй, перекинется на другую сторону. В этом (впрочем, мало вероятном случае) социалисты будут вести борьбу против войны с Россией, как теперь ведут ее против войны с немцами. Во всяком случае, мы проедем, по-видимому, вполне спокойно через этот последний этап нашего долгого путешествия».

Чемоданчик с рукописями не нашли. Вполне вероятно, что 6 или после 6 июня 1915 года Короленко с женой пересекли заветную пограничную реку Прут, и через Унгены, Калараш и Страшены прибыли в Кишинев. Где-то тут, по пути, отправили телеграмму дочерям о своем возращении в Россию. Из Кишинева следовали через Мерены, Бульбоаку, Варницу в Бендеры, потом – через Днестр в Тирасполь. Оттуда – в Раздельную.

Добрым словом следует помянуть  Софью (1886-1957) – любимую дочь Короленко, сельскую учительницу, преданного помощника и секретаря писателя. Она выполнила завещание отца и написала его биографию в 1931 году:

Автобиография моего отца В. Г. Короленко, написанная им в форме “Истории моего современника”, заключает его детство, студенческие годы и время ссыльных скитаний. Она обрывается на том переломном моменте, когда кончаются юношеские искания и с возвращением из ссылки Короленко входит в общественную жизнь, журналистику и литературу. Оборванное смертью, это последнее его произведение осталось незавершенным. Отец работал над ним до последних дней жизни, а перед смертью просил меня закончить работу. Сначала мне казалось это невозможным, но когда началась работа в архиве отца, здесь открылась его жизнь, с первых печатных строк, с робких набросков художественных очерков, в дневниках, письмах и записных книжках, в полных силы публицистических статьях, до последних записей, сделанных слабой рукой незадолго до смерти. Собрав страницы мемуарного характера, рассеянные в его трудах на протяжении всей жизни, я пыталась нарисовать образ отца, составляя его черта за чертой из дневников, писем, печатных произведений, лишь иногда дополняя эти записи воспоминаниями. Я старалась из огромного материала записей выделить то, что больше всего выражало бы образ отца».

Виктор Кушниренко, пушкинист