Евгений Дога: Не загоняйте меня в национальные «штанишки», я из них вырос

1 марта исполнится 80 лет нашему выдающемуся соотечественнику – композитору Евгению Доге, чья музыка стала визитной карточкой Молдовы.

Её слушают почти 3 млрд человек. Два его вальса («Граммофон» и из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь») вошли в международный рейтинг сайта History Rundown в числе лучших 200 музыкальных произведений всех времен. А вальс из этого же кинофильма ЮНЕСКО признала одним из четырех музыкальных шедевров ХХ века. Выложенный одним из поклонников на канале Youtube, он набрал уже почти 7 млн просмотров. Евгений Дога дал интервью порталу NOI.md, в котором рассказал о своем творчестве.

— Почему вы решили поступить в музыкальное училище, если не было подготовки?

— Откуда я знал, что нужна подготовка? Мы знали только тяпку. После войны не очень-то разбирались, куда поступать. Когда начинают пытаться сами себе ответить, почему так, почему не иначе, а потому что так было предначертано судьбой. И я в этом абсолютно убежден. Я сейчас заканчиваю книгу и размышляю. Когда начинаешь излагать мысли на бумаге, тогда многие вещи начинают яснее становиться.

Это, конечно, судьба, потому что можно было пойти в ремесленное училище, куда и предполагалось, ведь там и одевали и кормили. Но случилась судьба иначе. Случайно нас четверо ребят пришли в музыкальное училище, которое ныне рядом с моим домом находится. Сейчас это — школа, которая носит моё имя.

Первую ночь мы провели под ступеньками этого заведения, потому что нас не пустили даже в коридор, и мы спали вместе с Дружком – пёсиком. Для меня это – отправная точка в мир музыки. И потом я отношусь к той категории, которой просто везет, потому что директор училища Давид Григорьевич Гершфельд (он  умер в Америке), мне звонил до последнего дня и называл так же, как когда-то, Женечка. Он меня босоногого мальчика принял в училище без подготовки. Слава Богу, что так случилось. Потом появился итальянец Пауло Бочини. Меня все время окружали хорошие люди. А те, кого мама родила с роялем, где они?

— Интересно, как же решилась комиссия вас принять?

— А тогда, кстати, это было принято. Ходили по сёлам и собирали одарённых ребят – то, чего не делают сегодня, к великому сожалению, и не только здесь, но и в России. Там еще хуже. Я там — председатель смотра одаренных детей России по музыке 18 лет уже. Мы их выискиваем, награждаем, они уходят домой, и всё на этом заканчивается. Государство должно их перенять, обеспечить деньгами, обучением. Но ничего дальше не делается. Кто сейчас ходит по сёлам, чтобы собирать талантливых детей? Если талантливый попадается, ему ставят всякие препятствия или просят бешеные деньги.

С нас никаких денег не брали, даже стипендию платили. Много было хорошего. Оказывается, можно и в 14 лет начать заниматься музыкой и что-то сделать. Я, конечно, не на том уровне, на котором должен был быть, если бы я учился с детства, с пелёнок игре на рояле. Я играю на рояле, выступаю всё время, но я не пианист, и очень жалко, что мне некогда уже было заниматься игрой на фортепиано, надо было виолончель освоить. И я хорошо ее освоил, потому что я окончил консерваторию вариациями рококо. Это виртуозы играли. А училище я окончил концертом Сенсанса — тоже будь здоров. Со мной училось много одесситов, потому что там сложнее было поступать, где они? Растворились, нет их.

Значит, не в этом дело. Можно с пеленок играть и ничего не добиться, а можно позже начать и чего-то добиться. Слава Богу, что государство в то время заботилось о будущем своей нации, и были очень хорошие специалисты. Сейчас уже нет тех учителей. Тогда в Кишиневе жили и румынские профессора, которые имели прекрасное европейское образование, и новые приехали из России. Такое было потрясающее сочетание.

Поэтому я считаю, что получил очень достойное образование. В то время я прочитал очень много книг, в том числе недоступных для широкого читателя. Мы читали даже тетради Раповцев, о которых сегодня уже мало кто слышал. Музыка сочеталась с хорошими введениями в интеллектуальной жизни. Мы ходили на концерты симфонической музыки в Филармонии, кстати, бесплатно. Короче, много было хорошего. Но я мог пойти по другому пути. Мне нравится всё, но, к великому сожалению, Бог очень жадный, и дает лишь одну жизнь, а наклонностей больше. Мне нравится техника, я до сих пор в ней ковыряюсь и, в основном, всё ломаю. Но в этом есть пытливость, потому что нужно всем интересоваться. Меня всё интересует. Я не писатель, но люблю писать. И мне это очень легко дается. У меня была задача – испробовать всё, что есть. Я работал педагогом, редактором в издательстве, пять лет — в министерстве культуры, преподавал, играл в оркестре, четырежды был избран в парламент. И понял, наконец, что лучшее – это сидеть у рояля и писать музыку.

— Можно ли сказать, что на ваше творчество оказали влияние какие-то мировые классики?

— Мы все состоим из Баха, Моцарта, Бетховена, Пушкина, Еминеску, хотим или не хотим, читали или не читали, это абсолютно не имеет особого значения, потому что время нас формирует, а в этом времени всё есть. Мне нравились романтики. Я с удовольствием слушал Чайковского, Верди, Рахманинова. От Рахманинова я вообще балдел, особенно от Третьего концерта. В его третьей части я просто хотел открыть окно и взлететь — такая мощь, особенно в исполнении пианиста Межанова. Я — романтик, но я не знал, что эти композиторы – романтики. Потом я уже понял, что романтики ближе мне по духу.

Моя жизнь — в движении, я не понимаю нудистику, зачем нужно засорять мир звуками? Я страшно переживаю, когда другие дирижируют. Очень редко случается, когда нормально дирижируют исполнением моих произведений. Поэтому иногда на записи сам берусь это делать, хотя я не вижу себя дирижером, несмотря на то, что окончил и дирижерский факультет. И литература тоже мне нужна сочная, фабула должна быть насыщена драматическими коллизиями.

Мне интересна динамика, поэтому, к великому сожалению, по этой части мне страшно не повезло – так и не попались большие драматурги. Мы знаем, что все великие люди шли или парами, или группой. Например, «Могучая кучка» в России. Еминеску был одиноким, вот так его и «съели» одиноким. А сколько был Лотяну жив, мы держали руку на пульсе жизни. Это мне придавало силы. Сейчас некому. Хочу с «Диалогами любви» как-то разобраться, но около 10 лет ношусь с этой идеей. Нет второго человека, который мог бы быть драматургом хотя бы приближенным к Еминеску, чтобы можно было закончить эту драму о любви Поэта и его Вероники, которые были двумя блуждающими в пространстве гениями.

Мне написали либретто, но там все конкретно, а искусство – это обобщение. Где тот человек, который мог бы мыслить образами? Поэтому сегодня занимаюсь книгой, отправил вступление к первой тетради. Будут две тетради музыкальных произведений. Первая тетрадь — романсы, арии и песни на стихи Вероники Микле и Михая Еминеску, там 25 номеров. Во второй тетради будет около 30 номеров.

Я живу в двух мирах — это очень сложно. Если в Молдове полностью исключают часть моего творчества – больше половины, которая создана в России, то в России, наоборот, исключают всё, что я делаю в Молдавии. Но так нельзя. Невозможно жить с менталитетом приватизации духовности. Друзья, я не принадлежу к объекту приватизации и не загоняйте меня в национальные «штанишки», потому что я из них давно уже вырос. И, тем не менее, это делают.

Вот недавно прозвучало, что я награжден Орденом Республики. Подождите, у меня есть Орден за заслуги перед Отечеством России, два румынских ордена, американская золотая медаль «Человек- 2000». Это всё исчезает, а есть artist al poporului republicii. Я — народный артист СССР! Сколько таких у нас? Я не говорю про госпремию СССР, в Молдове всего два её лауреата. Однако это исключается. Это психологическое плебейство сохранилось. Оно мешает. И мы хотим, чтобы нас знали в мире? Не будут знать, если будем так делать. Нужно брать человека во всем его обличии, во всем его наряде. Они не понимают, что от этого только выигрывали бы. Мне-то все равно, где я выйду — в Якутии или в Бухаресте. Передо мной публика, которая слушает и аплодирует. А какой эти люди национальности и из какой страны, мне это — до лампочки. Это чиновникам должно быть не всё равно, потому что мне за плечами можно было бы повесить лычку «Молдова». Но они этого не делают. Для них важно, что я Народный артист Молдавии, а я в 50 лет получил звание народного артиста СССР!

— Хотелось бы задать самый важный вопрос — как происходит это великое таинство – рождение музыки?

— А кто его знает? Я не знаю. Многие теоретики про это пишут, музыковеды, а я понятия не имею. То, что она сама не приходит, — это я точно знаю. Её нужно хотеть создавать. Музыка женского рода. И уважающая себя женщина вряд ли будет ходить туда-сюда, она должна быть заинтересована, её надо зазывать. Чем зазывать? Сидением, созданием себе мозолей на одном месте. Труд и движение. Я всё время говорю про движение. Иначе она никогда не придет. Это другой мир, которого нет в нашем окружении. В этом отличие художника от ремесленника. Художественного мира не существует. Его нужно создавать здесь, в голове, а не в парке или где-то на тусовке.

— Чего-то конкретного нет для вдохновения?

— А вдохновения вообще не существует. Вдохновением называют результат какого-то труда, о котором я говорил. Накопление этой энергии — не в парке и не на тусовке, где девушки, а внутри. Не надо никуда ходить. Всё здесь, если, конечно, дано. Нужны рецепторы, которые не только воспроизводят эту энергию, в человеке-творце нужны еще рецепторы, которые способны воспринимать эти сигналы. Целый комплекс. Но я абсолютно уверен, что очень мало людей философствуют на такие темы. Я сейчас беру на себя такую смелость, потому что  достаточно времени живу, чтобы иметь какой-то опыт анализа и наблюдений. Мне это интересно, я живу этим состоянием. Если написание музыки оставлю на какой-то период, это желание уже пропадает. Этот процесс должен быть постоянным, его нельзя прерывать. Творчество – беспрерывная субстанция.

— У вас есть крупные музыкальные произведения – три балета, концертная опера.Как сложилась их судьба?

— В 1983 г. наше министерство культуры купило балет, потом в 1989 г. министерство культуры СССР купило половину второго балета, потом развалился Союз, и половину балета не оплатили. Теперь ничего не закупается. Ничего не записывается. Такое негласное эмбарго на творцов. Не только на меня, на всех. И не только здесь, и в Москве то же самое. Те же коллективы, которые были в Советском союзе, те же студии — всё то же, но ничего не делается – не понятно. Поэтому сейчас можно говорить только о самодеятельном искусстве. Всё, что мы видим и слышим, — всё это самодеятельное искусство. «Мы профессионалы», — говорят эти цыпки, которые два дня как вышли на сцену. Им уже не нужно искать репертуар, они сами сочиняют, сами исполняют — это тихий ужас. Когда-то это называли самодеятельностью, а сейчас они – профессионалы.

А где же профессиональное искусство? Оно есть, я знаю очень много своих коллег, которые пишут великолепные вещи, но их никто не слышит. Их не записывают, и, естественно, не играют. Откуда публике их знать? Поэтому спрашивают: «А что композиторы пишут?» С другой стороны, как людей винить, если им не подается хорошая музыка, они её не слышат, а подается всякая мура.

— У вас много красивых вальсов. Я видела 70, может, их больше?

— 75 только записано.

— Какую роль вы отводите именно этим произведениям?

— Просто повезло, что их записали. И другой музыки у меня очень много. Я сейчас разбираюсь с этими нотами. Специально одна девушка сидит, сортирует кассеты. Мне нравятся вальсы, но мне нравятся и другие жанры. Недавно нашёл свои джазовые вещи, записанные где-то в 1960-х годах. Когда играет саксофон – это так красиво. Мне нравится всё, и я хотел всё испробовать.

Вальсам повезло, наверное, и потому, что, когда шло моё формирование в детстве, у нас в селе играли вальсы, польки, краковяк и прочее. Вальс – красивая форма, интересная. Она вечная, потому что все жанры проходят, как мода,а вальс в середине XIX в. появился, и уже почти 200 лет не проходит мода на него. Хотя я слово «мода» не люблю. Никогда не следую моде, у меня музыка абсолютно не модная.
Иногда слушаю певцов или композиторов, и у меня вопрос возникает – зачем? Наши певцы все время поют арии итальянских композиторов, которые уже вот здесь. Это — не творчество, это — имитация. Возьми новое сочинение и придумай для него форму исполнения, но этого не делают. Некоторые композиторы также берут известную музыку. Даже под мою музыку я знаю некоторых у нас, которые сделали абсолютно один к одному ходы оркестровкой и мелодические. А нет в них энергетики, и это ничего не дает. Удивительно – всё есть, а самого главного нет. Бог, когда сделал человека, все сделал, даже шурупчик ему привинтил, а он не ходил, пока он не вдохнул в него дух. Этого духа не хватает во многих сочинениях, и у многих людей нет способности вдохнуть жизнь.

— У ваших произведений очень красивая оркестровка. Вы сами этим занимаетесь?

— Я не понимаю этого слова. Это всё равно, что спросить Пушкина или Еминеску, кто им рифмовал стихи? Посмотрите эти партитуры – это черновики, они же – оригиналы, это — партитуры, не оркестровка. Я пишу для оркестра, причем пишу чернилами. У меня нет черновиков. Я пишу сразу чистовик. У меня нет просто времени заниматься этой мурой. Потом меня так учили. Кстати, никто этого не делает.

— Вот нам и интересна ваша «кухня».

— Все современные композиторы пишут для фортепиано или какие-то эскизы, потом кто-то оркеструет. Я еще, когда был студентом, зарабатывал на этом. И мне это очень нравится. Я не понимаю, как не чувствовать оркестр. Чего я буду писать это для барабана, если я слышу, что это — скрипка?

Я люблю, чтобы ноты были красиво написаны, а у меня тысячи партитур. Меня учитель-итальянец приучил к дисциплине. Я вам признателен, что вы были очень корректны, потому что опоздание на 5 минут – для меня скандал. И просто выгоняю, потому что считаю это неуважением. И профессия начинается с дисциплины. Каждый день я начинал заниматься со своим учителем в 6 часов утра. И в настоящее время встаю в пять, полшестого, не пользуясь будильником. Я хотел бы жить, как все нормальные люди, чтобы понимать, что такое выходной и отпуск. Я никогда в жизни не отдыхал и понятия не имею, что такое месяц сидеть и плевать в потолок.

Всего один раз я был в отпуске, в санатории «Советский шахтер», где мне дали целый коттедж. Я отоспался и подумал: «А что ж я дальше буду делать?». Спросил: «Здесь фортепиано есть?» – «Какое фортепиано?». Но нашли мне фортепиано, я с ним закрылся на две недели, потом поехал на Урал, выступил на концерте, приехал в Кишинев, посмотрел, как собака живет, и вернулся в Ессентуки, чтобы выписаться. Так что я был однажды в санатории. Слава Богу, что везде, где я бываю, есть доктора, которые меня поддерживают, в любом городе России, особенно в Москве, Бухаресте или в Кишиневе. Мир очень добрый. Надо только направить свои глаза на добрых людей и на красивый мир.

Я так воспитывался – видеть во всем хорошее. От своей мамы я ни разу не слышал  плохого слова в чей-то адрес. Она никогда не произносила слов «не могу», «не хочу», «устала» и т.д. Я не видел, когда она спит, и спит ли вообще. Такое у меня воспитание «дурное». И я, конечно, очень сожалею, что люди уводят себя от красивого. Как часто равнодушно мы проходим мимо цветов, мимо добрых людей, потому что не хотим их видеть, потому что мы больше себе уделяем внимания, своей личности. Эгоизм, чванство — страшно. Я все время убегал от этих вещей.

Меня интересует отношение людей. Не представляете, какое великое счастье, когда видишь сотни, а то и тысячи людей, у которых светлые лица, а то еще и слезинку отпустят. Когда в Краснодаре была премьера песни «Не оставляйте матерей одних», у многих женщин текли слёзы. Это были потрясающие стихи Дементьева. Я не работаю с плохими поэтами, только с великими.

Изданы три моих тетради песен и романсов на стихи поэтов Серебряного века. В России не было такого издания, и я не знаю, будет ли. У меня есть для детей масса музыки – «Зимняя тетрадь», «Белая тетрадь о черном рояле», «Скрипунелла» – 14 вещей для маленьких скрипочек, для скрипки, аккордеона,  виолончели и фортепиано. Слава Богу, она вся издана. И более того, одно из периодических изданий задержалось, т.к. они ждут мои пьесы, потому что, когда они появляются, сборник расходится моментально. Они уже были исполнены 15 января у меня в салоне.

Мы говорили о романтизме, романтиках, но мне еще символистика нравится. Я люблю символы, чтобы не просто выступить. Я должен выступить там, где это оставляет отпечаток. Вот буквально в декабре у меня был концерт в президентском зале на Старой площади в Москве. Не знаю, кто из моих коллег был ли когда-нибудь там. Скорее всего, не был. Меня пригласили. И я могу с гордостью сказать: «Я выступал в президентском дворце». Первый концерт композитора в Кремлёвском дворце съездов был моим. До этого на его сцене  нога композитора не ступала.

2 июня у меня будет уже юбилейный концерт в Кремлевском дворце. Я никого не просил, они сами меня пригласили. И, слава Богу, я с этим не имею никаких денежных проблем, т.к. везде у нас решают, сколько платить и где найти деньги. Там всё они делают сами. Я очень благодарен судьбе, что мне попадаются такие люди.

Я очень критически отношусь ко многим вещам, но не для того, чтобы рушить, а чтобы все лучше обустроить. В каждой квартире есть метелка, чтобы выметать мусор из квартиры. Я — та метелка, которая пытается вымести мусор из душ людей и внедрить туда то, что просветляет лица, рождает слезинку радости.

Иногда приходят журналисты, которые меня провоцируют, а я доверчивый. Я против зла, против плохих людей. Как это относится к Молдове, России, Румынии или Штатам, мне абсолютно всё равно. Я вижу мир другим, не местечковым, а более широким, думаю, на это имею право, потому что моя музыка исполняется для 3 млрд человек.

— Вы написали музыку к более чем 200 фильмам. Вы уже затронули Лотяну, он был режиссером, с которым было наиболее интересно работать…

— Это был человек, скорее всего, которого мне не доставало, и отсутствие которого я ощущаю. Были Лотяну, Виеру, Унгуряну, в какой-то степени Друцэ – такая обойма людей, с которыми я мог работать. В Москве был прекрасный поэт Владимир Лазарев, который сделал русский вариант песни «Мой белый город» потрясающе, лучше оригинала. У нас еще есть много других вещей. Например, «Мне приснился шум дождя». С Дементьевым мы до сих пор дружим. С Лотяну мы генетически сродни, что тоже немаловажно, мы одних корней, одной субстанции, мы взаимно дополняли друг друга. А по-человечески мы взаимоисключающие друг друга. Мы ругались со страшной силой. Ему не хватало моей глади, а мне не хватало его жесткости.

С румынским режиссером Попеску-Гопо мы только один фильм сделали, т.к. он умер раньше времени. А «Мария, Мирабелла» звучит, где угодно, во всем мире её знают. Попеску-Гопо — совсем другой. Лирика не у многих присутствует. Красивую музыку можно встретить, а красивый мотивчик, как я его называю, — сложно. А ко мне он приходит чаще, чем к другим. Это привлекает. Встречались взаимодополняемые люди. Нужны такие, кто царапает тебе глаза, но делают хорошие вещи. Царапины заживают, результат работы остается.

— В 2012 году был создан международный фонд «Доминанта». Что-то можно о нём рассказать? Как он работает?

— Очень плохо. Предполагалось, что его кто-то заметит и будет поддерживать, ведь это не коммерческое предприятие. Нужны какие-то денежные вливания. Планировалось печатать музыкальную литературу, диски выпускать, проводить концерты, встречи и всё прочее. К великому сожалению, никто не откликнулся, кроме примэрии.

Она принимает финансовое участие, и какие-то мероприятия делаются. Если будут какие-то другие вливания, конечно, было бы хорошо. Очень хорошая идея была поместить этот фонд в музыкальный центр. И даже было найдено здание, но это было лет 10 тому назад, считай, мне было на 10 лет меньше. Сейчас уже поздно. Мы всё время упускаем время. «Что ему надо?» Да не мне! У меня всё в порядке. Я хотел во дворе этого здания организовать летний театр для детей, планировал мастер-классы проводить, даже изготавливать музыкальные инструменты. Была очень интересная программа. И бывший в то время президентом Воронин очень активно включился помогать, но другие после него эту идею не поддержали.

— Вы упомянули свой кишиневский музыкальный салон. Можно поподробнее об этом рассказать?

— Это работает и мне очень нравится, я уже четыре сезона открываю регулярно. Два мероприятия проходят точно – это 15 января – день рождения Еминеску и 15 июня – день его смерти. И 6 мая – день рождения моей мамы. В этот день я провожу салон, потому что моя мама умерла в день моего рождения. Поэтому я его не праздную, а сейчас юбилей – тем более: кощунственно выступать в день ее смерти. Поэтому лучше я буду праздновать и свой день рождения, и день рождения мамы в один день. По всей вероятности, я предложу провести мой юбилейный концерт, который государство  собирается организовать, 6 мая — это и символично, и погода будет хорошая.

— В каком зале?

— В Национальном дворце. Будет весна, сирень будет цвести, будет красиво.

— А кого вы приглашаете в салон, что там происходит?

— Дети, в основном, у меня. Задача – соединить не только виды искусства, но и все слои общества. Поэтому я приглашаю, и приходят, и политики, и государственные деятели, и дети, и взрослые, поэты, обязательна экспозиция картин художников. В этот раз был художник Збырня, в прошлом году был Лисица со своими картинами. Поэты приезжают, обязательно читаются стихи, играется музыка, и не только моя. Детки играют из моей школы, из музыкального лицея им. Порумбеску, из института им. Крянгэ, профессиональный квартет  из театра оперы и балета, с телерадио. Много интересных вещей происходит. В этот раз человек сто было. Дверь открыта, заходит, кто хочет.

— А как они помещаются?

— А там зимний сад ещё есть, во-первых, а во-вторых, в салонах никогда не сидят. Места было достаточно. А в мае, когда хорошая погода, на террасах хор располагается, снизу хорошо их слушать – как ангелы поют, красиво. В общем, сделано так, как мне этого хотелось. Очень люблю этот салон, он красивый. Есть картины, звучит музыка, когда проводятся такие собрания, а так мне некогда ее слушать и не особенно есть что. Фонотека, которую я собирал ещё со студенческих лет с уникальными записями, — 1500 виниловых пластинок, выпущенных в Японии, Англии, Франции и т.д., была украдена. Когда были эти пластинки, так было приятно слушать музыку, на которой я когда-то становился. По тем временам это была современная итальянская музыка, французская, английская, американская. Слава Богу, часть пластинок я отобрал, они были в другом месте, и благодаря этому сохранились. Поэтому мне даже слушать нечего. Та музыка, которую сегодня пишут, меня не интересует.

— Ваша музыка широко исполняется. А ваши авторские права соблюдаются?

— С правами у нас все в порядке. С обязанностями плохо – никто не соблюдает. В Москве самое исполняемое – это в загсах, на бракосочетаниях. Я слышал по телевизору, что треть всех свадебных обрядов в России проходит под мой вальс. Что значит треть? В Москве 28 загсов. За день проводится минимум 10 регистраций. Представляете, сколько на всю страну распространяется? Одна дамочка запретила исполнять мой вальс, потому что надо платить. А зачем ей платить, если деньги можно в карман положить, ведь бракосочетание – это коммерческое предприятие. За каждую регистрацию платят. Из этой суммы надо отчислять автору. А зачем? Такое у нас общество.

— Их все равно исполняют, несмотря на запрет?

— Уже не исполняют. За рубежом мои права соблюдается. В Гонконге сняли фильм на моей музыке, с ними у меня контракт. Так делают и американцы. А у нас не принято.

— Сколько времени в году вы живете в Кишиневе и сколько в Москве?

— Я больше времени живу в самолете. В этот раз я довольно долго в Кишиневе, 25-го улечу в Москву. Где я буду в свой день рождения, не знаю, где-нибудь в пути. Я люблю встречать свой день рождения в Сибири.

— Почему в Сибири?   

— Там хорошая зима, просто туда приглашают. У меня два лыжных  костюма, куртка, шапка, валенки для Сибири. Я не люблю, когда в день рождения приходят, все тащат подарки, торты и еще черт знает что. И эти слова, которые обязательно должны быть. Я лучше уйду куда-нибудь подальше, и никого не хочу слышать. Ну, не нравится это мне на самом деле. Недавно была презентация в Бухаресте диска, столько там собралось народу в центральном магазине Muzica, пресса десятками присылает по почте огромные материалы, а мне это портит настроение. Для меня абсолютно нормально то, что я пишу музыку, а кто-то долбит лед. Для меня это — просто труд. Все одинаковы. Выхожу перед публикой и говорю: «Вы чего аплодируете мне? Каждый из вас достоин выйти на эту сцену и достоин этих аплодисментов».

— Насколько вы чувствуете себя востребованным как композитор сегодня?

— Плохо. У публики — да, но государство полностью отстранилось от профессионального творчества – на 100%. Никому это не интересно. Я думаю, что мое поколение уходит, оно вымрет, и мы останемся вообще без ничего. Если вы как масс-медиа спросите в фондах радиотелевидения, что у них есть нового? Что они приобрели? В министерстве культуры спросите, что они приобрели или что заказали. Ничего. Почему?

Получится, что какое-то поколение после нас скажет: «Закончился период СССР, а после этого ничего не писали». Как не писали? Писали. Но ничего нет. И они будут правы. Я считаю, что идет геноцид нравственный, духовный, художественный, какой хотите. И никого не привлекают, чтобы отвечали за это дело. Я знаю лично Путина. Я не понимаю, как он смотрит на все это. Мы же помним, как одним нажатием кнопки высокого начальника страна сразу начинала жить по другим правилам.

Слава Богу, меня кино вытащило, хотя кино у меня занимает где-то 10% моего творчества. Балеты, симфония, у меня кантат много и музыка, которая издана, куда больше тянет, чем кино. А кино известно, потому что его все смотрят, хотя оно относится к двадцатилетней и тридцатилетней давности.

Я бы согласился, чтобы меня закрыли и не выпускали из четырех стен, чтобы выложить всё. А кому это нужно? Никому не нужно. В кино я сегодня записал, а наутро все это уже звучит. Или для радио написал, тут же записывал и это шло в эфир. А сейчас — ничего. Более того, была такая здоровая практика называть, что эта песня композитора Тютькина, на слова Мутькина, исполняет Перевернидышло. Теперь  анонимно всё крутят. Кто автор, что за музыка, из какой страны? Из какой страны — уже трудно понять, потому что пошла такая интеграция. Все одинаковы, все на одно лицо, копируют друг друга. Где эта русскость, где молдавскость в музыке? Идет какое-то эмбарго на профессиональное искусство.

— Над чем Вы работаете?

— Делаю оркестровый вариант двух пьес, которые я написал под Новый год. У меня такой бзик – на стыке смены года я пробую себя – что могу сделать и написал две вещи. Одну – буквально за несколько минут до окончания года, и вторую — через несколько минут начала нового года. Эти пьесы как раз предложил в петербургский сборник, который их ждал. Сейчас я их делаю для оркестра. Одна пьеса называется «Пробуждение», другая — «Салон». В «Пробуждении» столько энергетики, скорее всего, я ее буду играть, потому что не понимают люди такую музыку или у них энергетики нет, философии реальной жизни, или они просто не понимают, что есть другая жизнь, кроме того, что сидят, едят и спят. Я вижу жизнь динамичную, хотя сижу в четырех стенах, потому что та жизнь, которую мы хотим, — больше в нашем сознании, виртуальная и, по сути, она побуждает нас искать в реальном мире хоть частицу из этой виртуальной жизни, чтобы чувствовать себя комфортно.

— И последний вопрос – вы счастливый человек?

— Я думаю, что да. Я самый счастливый несчастный человек.

— Почему несчастный? Без комментариев?

— Punct.

— Спасибо Вам большое.