Эмир Кустурица о новом фильме и ненависти к либеральному капитализму
Эмир Кустурица вернулся на экраны после девятилетней паузы — с парадоксальной, то смехотворной, то всерьез впечатляющей фантасмагорией о войне и любви «По млечному пути». Режиссер рассказал «Ленте.ру», как долгий перерыв в карьере мог его сломать и почему он никак не может оставить тему Балканского конфликта.
Вы продолжаете возвращаться к теме войны в целом и Балканской войне в частности. Почему?
Кустурица: Если посмотреть на историю наших мест, то быстро понимаешь: война вечна, это история бесконечных конфликтов. Иво Андрич в своих романах писал, что внутренняя ненависть к себе, к соседу, к ближнему — то, на чем во многом и строятся архетипы разных национальных, этнических групп на Балканах. Мы живем на задворках сразу нескольких цивилизаций. Река Дрина, на которой происходит действие «По млечному пути», помнит еще Римскую империю — она еще тогда служила границей между мирами. Так что войны начинаются здесь постоянно, и пока они идут, мы не можем разобраться и понять почему. А когда заканчиваются, на горизонте уже новый конфликт — во-многом потому, что мы так и не нашли ответа на вопросы, поставленные предыдущим. Вы должны понимать: ни одна страна мира не меняла свои границы так часто, как Сербия. Поэтому война — логичная сцена, пространство для нашей драмы, для самых разнообразных сюжетов. Я постоянно обещаю себе больше не снимать кино про войну — но, как говорится, никогда не говори «Никогда».
Между вашим предыдущим фильмом и «По млечному пути» прошло девять лет. Поэтому логично, что от «По млечному пути» ждут режиссерского высказывания — возвращения Кустурицы, вашего стиля…
Это оно и есть. Это настоящий, фирменный, если угодно, фильм Эмира Кустурицы.
При этом по фильму чувствуется, что стиль Кустурицы все же претерпел изменения. Чем подход к нему отличался от всех ваших предыдущих работ?
«По млечному пути» более сфокусирован по части сюжета — это главное различие. Он более динамичен. Драматический конфликт упрощен. Но подход к экранному образу, к изображению — мое главное оружие — остался прежним. Я действительно долгое время ничего не делал в кино, и было очень страшно. Такая долгая пауза могла сломать меня как автора. Но, думаю, я сохранил все свои режиссерские достоинства и даже показал, что могу рассказывать историю проще, понятнее, чем делал это раньше.
Что касается подхода к экранному образу, в «По млечному пути» есть некоторые сцены, которые кажутся чуть ли не самыми изощренными, выразительными за всю вашу карьеру: самый первый эпизод, с летающим ястребом и гусями в кровавой ванне, апокалиптическое пришествие солдат-миротворцев с огнеметами.
Иногда ты снимаешь такую сцену, которая одна содержит в себе то, что ты хочешь рассказать всем фильмом в целом. В принципе, я мог бы закончить «По млечному пути» уже на десятой минуте — стартовый эпизод, с гусями и началом боевых действий после обеда, содержит в себе все темы и мотивы, которые затем будут раскрываться в картине. Но зрители все же ждут, что ты расскажешь им историю. Я очень счастлив, что сделал этот фильм и, более того, сделал его именно таким образом. Если что-то от меня и останется в истории кино, если киноведы будущего что-то из моего творчества и станут через двадцать лет анализировать, то именно эту первую сцену в «По млечному пути».
Почему, как вам кажется?
В ней сконцентрирован весь будущий сюжет фильма, а кроме того, она показывает на символическом уровне, как в наших местах, на Балканах, строится восприятие жизни и смерти. Как жизнь зарождается из земли через брутальные, жестокие процессы. Я видел все это своими глазами. У нас в деревнях так заведено: гусей действительно купают в крови, чтобы их уже потяжелевшие от крови крылья привлекали мух, а те, в свою очередь, свиней. Свиньи начинают есть, буквально сходя с ума от запахов, и не замечают, как их режут — и их мясо не портится от выплеска гормонов, от вспышки страха. Это очень жестокий срез животной и человеческой жизни, не правда ли?
Пожалуй. Я не знал об этом ритуале.
И это очень хорошая метафора того, как функционирует современное человеческое общество в целом. Его основополагающий принцип: человек человеку волк. Вот почему я так ненавижу либеральный капитализм: он стирает в обществе чувство товарищества, заложенный в нас инстинкт солидарности. Я не могу это принять. По идее, это должно относить меня к левакам, но современные леваки лицемерны, поэтому я верю в христианский социализм.
Этой брутальности, жестокости войны и жизни в целом вы при этом противопоставляете полную символизма историю любви — историю любви почти универсальных мужчины и женщины. У героини Беллуччи даже нет имени. Почему для вас так важно было показать любовь именно в таком многозначительном, метафорическом ключе?
На самом деле я хотел выйти почти на библейский уровень символизма: мужчина и женщина в «По млечному пути» — современные Адам и Ева, архетипы, пробуждающие в зрителе размышления о вечных чувствах и темах. Героине Моники Беллуччи не нужно имя — особенно если учитывать, что в деревне моего героя она скрывается после скандала, обвинений в шпионаже. Шпионский скандал не является при этом темой моего фильма, эта тема — любовь. Мужчина оказывается между двумя женщинами и мистическим образом выбирает из них двух не полную энергии, бросающуюся на него молодую, а старшую, зрелую и спокойную.
Конечно, она же выглядит как Моника Беллуччи.
Я абсолютно уверен в том, что у этой героини есть очень библейская красота — красота, которая отражает первопричину существования людей на земле. Вот почему мне очень повезло взять на эту роль Монику Беллуччи. Мало того, что в ней самой заложена эта универсальная, действительно библейская красота, она еще и играет в «По млечному пути» так, как ей прежде не доводилось: реагирует не на сюжет, а на мизансцену, на то, как с помощью движений и постановки камеры режиссер задает тон, настроение, тему.
Источник: lenta
