Юрий Ломан о поездке с отцом и Есениным в Бессарабию
У Дмитрия Николаевича Ломана было трое детей – два сына и дочь. Старшим был Юрий, он родился в 1906 году. Так что в 1916 году ему исполнилось только 10 лет. В 1915 году он уже совершил поездку с отцом на санитарном поезде.
Отец желал взять Юрия с собой в поездку и в 1916 году, несмотря на противодействие супруги. «Наконец, отец собрался в путь и все-таки взял меня с собой. Нас сопровождал денщик Роман Егорович Фролов».
Так было положено начало книге «Из воспоминаний крестника императрицы. Автобиографические записки» (СПб. 2010). Воспоминания об отце появились в самом конце жизни Юрия, который, действительно, был крестником императрицы.
Перед отправкой поезда на фронт за ранеными был устроен высочайший смотр, в котором участвовал и Сергей Есенин. «Не помню, когда – весной, летом или осенью 1916 года происходил высочайший смотр санитарной колонны перед отправкой ее на фронт после длительного ремонта санитарных повозок. Но как он происходил, помню во всех деталях. Полуденное солнце заливало светом огромную парадную площадь Царскосельского Екатерининского дворца и золотыми брызгами переливалось в бесчисленных окнах роскошного фасада и пяти золотых главах дворцовой церкви. На фоне этого сказочного великолепия сиротливо жались одна к другой санитарные, крытые брезентом двуколки. Рядом с ними стояли мешковатые санитары, а на правом фланге колонны, держа за повод оседланную вороную, лошадь, стоял начальник колонны подполковник Василий Яковлевич Андреев и его помощники, призванные в армию московские купцы Стулов и Корзинкин; содержавшие на свои средства колонну…
В строю санитаров и Сергей Есенин. Вынесен аналой, появился батюшка и через несколько минут на плац въехала коляска, запряженная парой вороных рысаков с чернобородым кучером на козлах. Императрица Александра Федоровна, одетая в форму сестры милосердия, в сопровождении Великих Княжон Анастасии и Марии, приехала произвести смотр колонны. Закончен короткий молебен, и санитарные повозки одна за другой проходят мимо высочайших особ. На другой день после смотра санитарной колонны санитары, в том числе и Есенин, выстроились и коридоре флигель-адъютантского подъезда Александровского дворца. Кажется, он так назывался, а может, имел и другое название. В общем, считая от главных ворот, это был второй дворцовый подъезд. Коридор был украшен множеством охотничьих трофеев – оленьих, лосиных и кабаньих голов. По просьбе отца я тоже пришел во дворец и тоже встал в строй, благо был одет в такую же солдатскую форму, как и остальные санитары. Через некоторое время вошла императрица и стала вручать санитарам маленькие нательные образа. Когда она подходила ко мне, я вышел из строя и спрятался во вторую шеренгу. Никак я не мог побороть свою застенчивость».
С отцом и Есениным Юрий проследовал из Царского Села через Бессарабию в Новоселицу. Эта поездка была более мирной, чем первая. Поездка в Дубно (ныне – между Львовом и Ровно) вышла опасной. По сути дела, мальчик получил своеобразное боевое крещение.
«У отца было излюбленное место на диване, придвинутом к столу. Этот диван носил название жердочки и на нем допоздна велись бесконечные беседы и споры. Я сидел рядом с ним на диване. Это же место я занимал и в прошлую поездку, когда со мной произошел случай, вызвавший переполох в поезде. Наш поезд остановился на запасных путях австрийской станции Дубно. Здесь мы должны были принимать раненых. Недалеко от станции виднелся лесок, и я отправился туда. По дороге собрал для отца букетик цветов. В лесу я замер, пораженный необычайным зрелищем. У коновязей жевали сено зеленые лошади. Долго я не мог придти в себя от изумления, не понимая, что это такое – сон или явь? Наконец, я узнал в чем дело. Это был бивуак царскосельских гусар, покрасивших для маскировки своих светло-серых грациозных лошадок в зеленый цвет.
Ошеломленный невиданным зрелищем зеленых лошадей, я не обратил внимания на тревогу, вызванную неожиданным появлением двух австрийских аэропланов. Они летели очень низко. Началась усиленная ружейная стрельба, гусары выбегали из землянок, на ходу стреляли по аэропланам, но те спокойно развернулись и сбросили несколько бомб и целый дождь металлических карандашей, которые, говорили, пробивают человека насквозь. Здесь, под бомбежкой меня увидел фотокорреспондент журнала “Солнце России”. Он сфотографировал меня рядом с какой-то малюсенькой лохматой лошадкой и поместил фотографию в журнале, сопроводив ее подписью “Сын командира”.
На этой же станции остановился такой же комфортабельный санитарный поезд. Он тоже носил имя императрицы Александры Федоровны, только номер у него был другой и вагоны у него были выкрашены не в голубой, а в белый цвет. На станции началась страшная суета, раздались какие-то крики. Из окна я видел, как какой-то генерал распекал железнодорожников. Через несколько минут мы узнали, что это начальник поезда генерал-майор Риман требует немедленной отправки поезда. Но поезд стоял, и к нам поднялся какой-то офицер и сказал, что генерал-майор Риман просит полковника Ломана принять его. Но отец под каким-то предлогом уклонился от встречи, а тут прозвучали три удара в колокол, раздался свисток кондуктора, и поезд Римана тронулся. Помнится, в связи с этим отец сказал: “В нашем отечестве всегда так – кто палку взял, тот и капрал”. На мой вопрос, что это за генерал Риман, отец сказал: “Это усмиритель бунта в Москве”. Так я впервые услышал о Римане и московском восстании».
Говоря о Есенине, Юрий вспомнил ситуацию с фотографией, на которой с Есениным запечатлен только их денщик Фролов. «На этот раз поезд шел в захваченный нашими войсками город Черновицы. А вот ездил ли с нами Есенин, не помню. А он, надо полагать, ездил санитаром именно этим же рейсом. В письмах поэта есть упоминание Черновиц, а поезд ходил туда один раз. Кроме того, на групповой фотографии, где Есенин сфотографирован среди команды поезда, есть денщик отца Фролов, который сопровождал его именно в Черновицы. Причем Роман Фролов только один раз ездил с поездом, сопровождая отца. Помню, как отец шутя, говорил доктору Авдуевскому: “Стоило нам уехать, как вы сфотографировались”».
Иными словами, Ломан с сыном выезжал по делам в Новоселицу, как раз тогда, когда команда поезда решила сфотографироваться. Возможно, они посетили штаб или дом коменданта Новоселицы. Владимир Константинович Маджи, ротмистр, комендант Новоселицы, переводчик при штабе 9-й армии. Отвечал за разведку и контршпионаж в данном регионе. С американским корреспондентом Дином Ридом и художником Бордменом Робинсоном к нему 16 мая 1916 года прибыл и сопровождавший их префект румынского города Жан Вамеш. Маджи и Вамеш хорошо знали друг друга, часто встречались в Румынии и России. Джон Рид писал: ««…Маджи повел нас в штаб командующего, чтобы переговорить с генералом. Тот охотно дал нам разрешение, и комендант написал нам пропуск в Зелещик». Иными словами, 8 июня полковник Ломан с сыном со станции Новоселица, где оставался поезд №143 с Есениным, действительно, отправился к коменданту Маджи или сразу в штаб 9-й армии к командующему – генералу.
Тут надо заметить, что на обороте фрагмента фотографии сохранилась надпись рукой неустановленного лица: «Сергей Есенин среди санитаров военно-санитарного поезда № 143 (попечительства императрицы Марии Федоровны) при поездке на Юго-Западный фронт. Черновцы. 1-й слева во 2-м ряду – капитан (на самом деле – прапорщик) Воронин (начальник, точнее – комендант поезда); позади Есенина – санитар Самсонов (бывший денщик Воейкова – коменданта Царского Села); в последнем ряду слева (неполный снимок) – врач поезда Сенизерский (Синозерский) [1916 г.]».
На воспоминания автор этих строк вышел тогда, когда хотелось узнать, какие паровозы тащили столь тяжелый, но самый современный и совершенный по тем временам состав, с какой скоростью двигался поезд по Бессарабии. Вот такой ответ, отчасти, и содержится в воспоминаниях Юрия.
«Поездка в санитарном поезде была для меня настоящим праздником. Ведь мне предстояло побывать на фронте. Посмотреть новые города, да что там города, – паровозы различных серий и то вызывали огромный интерес. На больших станциях, где производилась смена паровозов, я стремглав бежал в голову поезда, с нетерпением ожидая новый паровоз. Весь интерес был в том, какой он будет серии. Страшно хотелось, чтобы подали серию “С”, похожий на стрекозу, готовую к полету. На худой конец годилась “Щука”. Я знал, что этот паровоз развивает такую скорость, что даже втянул под колеса своего конструктора инженера Щукина. На месте гибели этого инженера стоял крест, проезжая мимо которого я мысленно представил подробности катастрофы. Совсем плохо было, когда подавали пару “Овечек”, и они, пыхтя и надуваясь, тянули роскошный, окрашенный в синий цвет санитарный поезд, состоящий из двадцати одного четырехосного вагона, со своей операционной и перевязочной, не хуже, чем в лазарете, со своей электростанцией, мастерскими и вагоном-столовой».
Паровоз серии С был первым российским паровозом для пассажирских курьерских поездов, выпускался в царской России в 1910-1919 годах. Скорость – более 60 км/час. Паровоз Щ («Щука») выпускался в 1906-1918 годах. 620 л. с. Скорость – 75 км/час. Эксплуатировался, в том числе и в Бессарабии, Молдавии. Так же, на наших дорогах широко использовался паровоз О («Овечка»), выпускался в царской России в 1890-1915 годах. До 720 л. с. Скорость – до 55 км/час.
Юрий помнил многих из команды поезда. «Если поезд шел за ранеными и дел было немного, в вагоне-столовой за большим четырехугольным столом собирались врачи и сестры. На председательском месте сидел главный врач поезда Андрей Александрович Авдуевский. По правую руку от главного врача сидел комендант поезда невысокого роста, рыжеусый, в очках, похожий не то на врача, не то на учителя, богатейший фабрикант сарептской горчицы Александр Васильевич Воронин. На его средства содержался санитарный поезд. Надо сказать, что на санитарную колонну деньги давали московские фабриканты Стулов и Корзинкин, и Городок строился на средства многих благотворителей, как они тогда назывались. Чуть поодаль сидели несколько врачей, батюшка – отец Покровский, царскосельский аптекарь Каск, содержавший поездную аптеку и ею заведовавший, и сестры милосердия. У отца было излюбленное место на диване, придвинутом к столу…»
Таким образом, из воспоминаний Юрия Ломана мы узнаем, что 7-8 июня 1916 года он с отцом и денщиком Фроловым, с Есениным находился в поезде, который проследовал из Могилева-Подольского, через Днестр, через Окницу в Новоселицу, а на обратном пути был в поезде, который останавливался в Окнице. Он знал многих из команды поезда: главврача поезда А. А. Авдуевского, коменданта поезда А. В. Воронина, отца Покровского, аптекаря Каска и др. Тут заметим, что этот поезд № 143 был сформирован на Санкт-Петербургском Александровском заводе на средства действительного статского советника Александра Николаевича Заусайлова.
Д. Н. Ломан был расстрелян новой властью в дни красного террора в 1918 году. Мальчик остался в России, вырос достойным гражданином СССР. Жил в Царском Селе. В годы Великой Отечественной войны вместе с братом Борисом (погиб) защищал Ленинград. Потом стал одним из руководителей крупного советского завода. Юрий Дмитриевич Ломан умер в 1980 году.
Виктор Кушниренко, историк литературы
