Елена Кырмызы: Как гагаузы нашли себя в Америке

GagauzNews, 2 сентября, Ната Чеботарь. Елена Кырмызы родилась в Чадыр-Лунге в 1984 году, через несколько лет семья переехала в Комрат. Окончила Комратский лицей, получила высшее образование на юридическом факультете Кишиневского университета.

В 2007 году вместе с супругом уехала в Америку и с тех пор живет и работает там. Продолжает учиться и параллельно преподает конфликтологию в университете Джорджа Мейсона (округ Фэрфакс, Вирджиния). Замужем, растит троих детей.

Мы поговорили с  Еленой о работе, ее впечатлениях о чужой стране, ставшей Родиной для ее детей, родившихся в Америке; о возможностях жизни в эмиграции и о том, хочет ли она вернуться на землю, где родились и жили ее предки.

— Лена, как получилось, что Вы покинули Молдову? Чем Вас так привлекла Америка?

— Впервые я попала в Америку еще до окончания Кишиневского госуниверситета: мы с подругой отправились  туда по программе «Work and Travel». Мне понравилась погода, природа, люди, их улыбки, ощущение свободы.

Кстати, по моим ощущениям, уровень свободы здесь определяется совсем по-другому, не как в Молдавии. Несмотря на то, что свобода тут лимитирована определенными строгими правилами и  изначально может даже показаться, что свобод здесь и вовсе меньше, чем в Молдавии или в любой из стран на постсоветском пространстве. Тем не менее, свобода здесь выражается, в основном, в предоставлении выбора и в возможностях, которые предлагает  эта страна. Мне кажется, что в принципе  эти возможности здесь не ограничены. Думаю, именно этим мне и понравилась Америка.

— Так все же: уехать — это была случайность или осознанный выбор?

— Говорить о том, был ли это выбор – уехать навсегда или просто на долгое время – пока не могу. Однозначно это было осознанное желание выехать за границу в поисках новых впечатлений, хотелось посмотреть мир и попробовать найти себя в стране, которая дает больше возможностей.

Почему я говорю о возможностях –  чтобы Вы понимали: заканчивая университет в Молдавии, в рейтинге успеваемости студентов я была 4-й в потоке из 600-700 выпускников, но никаких перспектив и надежды найти престижную  или хотя бы более-менее достойно оплачиваемую работу у меня не было.

Такова была реальность, и это касалось не только меня. Поэтому и веских причин, чтобы остаться в Молдове, тоже особо не было. Так что в течение моего последнего года в университете я стала искать возможность вернуться в Америку. Мы уехали сюда уже вместе с моим мужем (тогда он был моим парнем) по программе, похожей на «Work and Тravel», но она была рассчитана на пост-университарное образование.

После участия в этой программе я поступила на мастерат в American University, Washington College of Low и впоследствии устроилась на работу в  университет  Джорджа Мейсона, параллельно преподавая Международное налоговое право в American University.

— Где Вы сейчас живете, чем занимаетесь?

— Сейчас мы живем в Вирджинии, недалеко от Вашингтона (округ Колумбия), практически на границе между  севером и югом – это такое место, которое привыкаешь любить. Я сейчас не представляю, что можно жить где-то еще:  здесь так интересно сочетаются деревня и город! Примерно в часе езды от нас находятся горы Аппалачи, а в 40 минутах – уже Вашингтон со всеми его пригородами и прелестями в виде музеев, ресторанов, культурно-развлекательных объектов, магазинов и тому подобного.

В то же самое время от нас можно легко доехать  и до южных штатов, таких, как Флорида, и до северных – таких, как Нью-Йорк и Массачусетс. Этим, кстати, активно пользуются студенты и с удовольствием разъезжают в свободное время, чтобы любоваться страной.

— Как Вам удалось найти работу в чужой стране? Кем Вы сейчас работаете?

— Мы переехали сюда в 2007-м году,  и наша адаптация и вхождение в новую жизнь пришлись как раз на начало кризиса 2008-2009 годов. Мы попали в американскую рецессию, которая началась с того, что меня сократили, и мне пришлось искать другую работу. Потом я поступила на мастерат и после учебы устроилась в «Мейсон» на позицию налогового юриста/бухгалтера.

Я работаю со студентами-иностранцами (их у нас достаточно много, около 3000 человек), а всего в Университете Мейсона обучается  около 35 тыс. студентов. Не знаю, как это соотносится с молдавскими университетами, но по американским меркам, наш университет считается достаточно молодым (основан в 1954 г.) и довольно среднего размера. Я занимаюсь делами по налогообложению иностранцев и иностранных компаний в США.

Спустя несколько лет с момента начала моей работы, я сначала получила сертификат по специальности «Разрешение конфликтов», а в 2017 году поступила на докторантуру и, в рамках этой деятельности, сейчас занимаюсь изучением этнических конфликтов и анализом путей их разрешения. Я также преподаю курсы по глобальным конфликтам и культуре идентичности.

Буквально этим летом наш факультет был переименован в «Школу мира и разрешения конфликтов имени президента Картера». Это новое направление науки, которое должно быть  интересно всем, кто  интересуется политикой, социальными науками, юриспруденцией в разрезе разрешения конфликтов. Вообще, я бы рекомендовала каждому специалисту, работающему с людьми, пройти хотя бы несколько курсов в области разрешения конфликтов.

Мой муж работает финансовым менеджером в сфере продажи автомобилей – они занимаются продажей Ламборгини, Макларенами, Ролс-Ройсами, БМВ. Забавно, что когда об этом говоришь в Молдове, все думают, что ты зарабатываешь миллионы, а на самом деле это обычная работа и стандартная оплата за нее.

— Есть ли разница между американскими и молдавскими студентами?

— Все студенты очень разные, но здесь очень мало кто учится без того, чтобы работать. В большинстве своем, все уже работают на полную ставку и сами себя содержат, сами оплачивают свою учебу.

Студенты юридических школ, подобных той, где учусь и работаю я, очень целенаправленны и выстраивают свою будущую карьеру, начиная с 1 курса, выбирают соответствующие практики, завязывают необходимые контакты и в, принципе, к окончанию учебы более 50% студентов уже точно знают, куда пойдут работать после выпуска.

Сравнивая это с моим молдавским юрфаком – когда я заканчивала учебу и не имела вообще никакого представления даже о том, где искать работу, конечно, разница огромная.

Также, безусловно, есть разница в уровне знаний. Здесь на юрфаке даются такие  знания, которые дают возможность либо получить лицензию юриста-адвоката, либо пойти работать в большую серьезную корпорацию, либо открыть собственную юридическую контору.  Студенты получают практические знания о том, как себя вести с клиентом, как себя вести в суде, как проводить переговоры и так далее. То есть это навыки, которые ты уже имеешь для своей будущей  работы.

В то время, как у нас в Молдове на юрфаке дается очень много теории, даются базовые знания, необходимые юристу, но в то же время наши юрфаки совершенно  не готовят будущих юристов к реальной работе. И я считаю, что это очень большая проблема для молдавских  образовательных учреждений: они не смогли в большинстве своем адаптироваться к новым реалиям рыночной экономики. И сегодня для выпускников молдавских вузов, по большому счету, главной так и остается проблема 10-20-летней давности: как и где найти адекватную и хорошо оплачиваемую работу после выпуска.

Еще один момент  отличия: я работаю, в основном, с не привелегированными студентами. Они все не из богатых семей, не из богатых стран, им приходится много работать, чтобы оплачивать свою учебу и содержать свой быт. И в этом тоже большая разница, по сравнению с молдавскими студентами, которые часто до 4-5 курса так и живут за папин-мамин счет и не имеют понятия о том, что такое оплачивать коммунальные счета, платить за аренду жилья, покупать себе еду из денег, заработанных собственным трудом.

— Елена, как Вы думаете, существует ли в Америке «кумэтризм»?

— Здесь это называется по-другому:  нетворкинг.

Допустим,  найти работу по блату или через знакомых  в Молдавии считается плохо, это у вас и называется  «кумэтризмом» и всячески порицается. Здесь все это тоже есть, но делается в рамках нетворкинга еще со студенческой скамьи.  То есть студента с самого начала обучают, как выстраивать свой круг общения для того, чтобы потом, когда ему понадобится трудоустроиться, бросить клич и все по цепочке будут знать, кто он такой и на что способен.

Таким образом, человек сможет получить больше возможностей и рекомендаций при поиске работы.  Но есть и принципиальное отличие от молдавских реалий: здесь никто и ни за что не станет рисковать своей репутацией, своим именем, своим рабочим местом только ради того, чтобы по блату устроить куда-то чьего-то сыночка или дочку, которые вообще ничего не знают, ни в чем не разбираются и никаких компетенций не имеют.

В  то же время, здесь очень большая конкуренция: американцы обладают безумной работоспособностью, они могут работать по 15-16 часов в сутки и гордятся этим. Еще гордятся тем, что не берут выходные, отпуски, больничные. Из-за этого здесь действительно большая трудовая конкуренция. Хорошо это или плохо, сложно сказать.

У каждой медали две стороны. С одной, например, я столкнулась:  здесь декретный отпуск фактически отсутствует – через 6 недель после рождения ребенка большинство женщин либо уже выходят на работу, либо становятся домохозяйкам; с другой стороны, такой подход дает возможность организациям развиваться и двигаться вперед с огромной скоростью.

Например, процессы, которые в Европе могут занимать полгода, у нас будут занимать 2-3 месяца, из-за того, что на проекты сразу бросаются работники, которым выдвигаются очень жесткие дедлайны.

— Насколько сильно вам резонируют процессы, происходящие на исторической Родине?

— Из-за специфики моей профессии я, конечно, интересуюсь этими процессами, и больше на региональном уровне. То есть, меня больше интересует, что происходит в Гагаузии, и меньше – что происходит в Молдове. Я внимательно слежу за этими процессами, в основном не по официальным СМИ, а по тому, что пишут в фейсбуке или что говорят родственники, друзья, живущие там. Потому  что это альтернативное мнение людей, а  у каждого СМИ –  свое влияние и свои цели. На мой взгляд (и я соврешенно не претендую на истинность в последней инстанции), как человек, уехавший из Молдавии 15 лет назад, я вижу, что у вас особо ничего не изменилось. А если и меняется, то в очень грустную сторону.

Приезжая  в гости, я, конечно, радуюсь тому, что попадаю на родную землю, но хватает двух недель и мне уже очень хочется обратно. И не потому, что что-то надоедает или наскучивает, а потому, что становится грустно, когда видишь несчастливые лица, поджатые губы, нахмуренные брови.

У американцев есть отличный термин для описания этого состояния – «on the edge» — «на краю обрыва». Мне кажется, что в Молдавии большинство людей постоянно живут в состоянии натянутой струны.

И это очень грустно, потому что жизнь человеку дана все-таки для того, чтобы радоваться и быть счастливым, а не чтобы жить в постоянном стрессе. Вот когда я приезжаю на родину, я этот общий стресс чувствую кожей.

Еще очень сильно чувствуется разница в мировоззрении. Когда я приезжаю сюда (и это не только мое впечатление, так же чувствуют и многие мои знакомые эмигранты), чувствую, что попадаю немножко в другой мир. Восприятие возраста здесь совершенно другое.

Мои ровесники в Гагаузии, например, говорят, что вся их жизнь теперь – в их детях: как их вырастить, поставить на ноги, дать им образование. «Мы — сложившиеся специалисты в своих областях и все, двигаться больше некуда», — говорят они. Для Америки возраст 35-40 лет – это возраст сотрудника, только переходящего в уровень   специалиста; это время, когда только появляются семьи, дети, это совершенно другое восприятие этого периода жизни. Поэтому я всегда испытываю странные чувства, когда мне сверстники в Гагаузии говорят: «Я уже в солидном возрасте».

— Молдова вошла в избирательный период. В связи с этим вопрос:  считаете ли Вы, что диаспора должна иметь право голоса на выборах в парламент Молдовы и выборах президента, при условии, что большинство этих людей никогда больше не вернутся жить в страну и, по сути, живя за границей, не понимают истинной сути внутренних процессов, происходящих здесь. Не считаете ли Вы, что, отдавая свой голос за того или иного политика, диаспора, по сути, навязывают его людям, которые живут в этой стране?

—  Я не специалист по избирательному праву, но приведу пример Израиля.

Все знают, что многие люди с израильским гражданством живут в России, Европе, той же Молдове, но никто из них не имеет права голосовать за пределами своей страны. То есть, думаю, что позиция израильтянина Вам, Ната, понравилась бы: для того, чтобы принимать важные решения о жизни страны, ты должен не просто иметь ее гражданство, а хотя бы периодически туда приезжать и жить там определенное время, чтобы понимать все процессы изнутри, а не судить, исходя из неизвестно чего.

Большинство других стран, думаю, используют другие подходы. Что правильно для нашей страны – не знаю, есть, наверное, много разных путей. Но я считаю неоспоримым фактом то, что диаспора за рубежом оказывает достаточно большое влияние на жизнь страны в политическом смысле, и как по мне, это все-таки негативный фактор.

Мне кажется, что если кого-то здесь действительно интересуют эти вопросы, то надо провести исследование и посмотреть, как это происходит в странах, аналогичных нашей, и тогда будет понятнее.

Что касается диаспоры и ее участия в выборных процессах: лично я никогда не голосую на молдавских выборах в Америке, и считаю, что не имею на это права. Но еще раз – это выбор мой и моей семьи. Мы так решили, во-первых, потому, что не  считаем правильным принимать решения за людей, которые живут в стране, где не живем сейчас мы, а во-вторых,  мы  не следим до такой степени за молдавской политикой, чтобы быть в состоянии принимать информированное решение.

— Сейчас самая острая тема для любой страны  – влияние пандемии на экономику и разные государственные системы. Как это ощущается у вас?

— У нас всех тут такое странное состояние – наполовину массовый психоз, наполовину какое-то политическое раздвоение личности у всех. Тут завязаны еще и другие процессы, которые шли в США задолго до объявления пандемии.

Мне проще говорить о том, что я знаю из первых рук: в рамках университета, конечно, образовательная система очень страдает, школы закрылись. Мой сын прошлой осенью пошел в нулевой класс и закончил его онлайн. И в новом учебном году снова будет учиться онлайн. Школы решили не открывать, потому что считают, что для детей это небезопасно.

Что касается университетов – по последним данным анализа влияния пандемии на университеты выходит, что многие в США просто закроются. Но это будут в большинстве университеты, которые не смогли адаптироваться к дистанционному образованию, или вузы, направленные на получение прибыли, так называемые for-profit-universities.

За «Мейсон» я в этом плане не волнуюсь. Хотя, конечно, у нас появились огромные финансовые проблемы: потери одного нашего университета на данный момент составляют порядка 50 млн долларов. Если мы снова закроемся на карантин в осенний или весенний период, то эти потери составят уже около 100 млн. Мы работаем в онлайне с марта этого года, студенты разъехались, я свои классы тоже заканчивала онлайн. Конечно, нам всем пришлось буквально за неделю полностью перестроиться.

Наш  университет открылся в конце августа буквально на 25%, в остальном – весь процесс будет проходить в онлайне. Я свой класс буду преподавать вживую, но все должны обязательно быть в масках, будет проверяться температура, все должны будут сдать анализ на covid-19.

В общем,  пока сложно представить, как это будет и не понятно, что из этого выйдет. Но это, определенно, будет новый интересный опыт. И пока особо не представляется, когда всему этому придет конец. Мы все ждем вакцину и надеемся, что однажды жизнь снова войдет в свое привычное русло.